Мультифест. Заявка 74

суббота, 09 мая 2020

11:33

все записи пользователя в сообществе vanyacest

74. а мне страданий и мистики недодали) сюжет: Вани влюблены счастливы женаты, пылинки друг с друга сдувают, вообщем любовь как в сказке. Потом один из них погибает. но первый продолжает его чувствовать: сидит на диване, и чувствует как диван проминается например, Гриша реагирует на что-то, Ваня ему снится и говорит, что -то типа: вот я каждую ночь прихожу к тебе, сижу на шкафу, любуюсь тобой, а у тебя там так пыльно, что пиздец. А Ваня живет не один, а с другом, сам боится посмотреть что-то там на шкафу и просит друга протереть. И хочется и стремно спросить как там быль, без следов?
ну тут ХЭ я не особо вижу, можно чуточку изменить заявку, чтоб Вани изначально не вместе были, а потом Ваня 2 придет утешать Ваню 1 после смерти любимого. Но все равно хочется сильной мистической связи с погибшем сильной. Не стеб чтобы

запись создана: 05.10.2019 в 14:19

@темы: невыполненные, Ваняцест, мультифест

URL

Тот, кто достигает вершины мудрости, знает, что мудрость ... Иногда человек осознает, что делает рутинную работу с удо... Вчера 40-летняя Лина чуть не повесилась в туалете на собс...

Страх приходит к тебе, едва ты заснешь. Он появляется из ... Вот этим проникся :) http://wzor.net/page/crazy_web/200... Надпись на двери маршрутки: "Не хлопай дверью - за...

Комментарии

24.10.2019 в 18:26

vanya2anon

Предупреждения: нет мистики, есть Ваня, который не может справиться со смертью любимого человека.

1/3А если обо всем этом не вспоминать,
то можно пережить зиму
в городе, не предназначенном для чудес.
©
Лин Лобарев

В этом мире ты снова и снова оборачиваешься на меня на Фонтанке – юный, стремительный, голубоглазый.
©
Карина Добротворская

Ваня берет «Три топора» в каком-то полуподвальном магазине на пересечении Устьинского проезда и Яузской улицы. Молоденькая нерусская продавщица, недовольная тем, что ее отвлекли от заигрывания со скучающим охранником, пробивает ему алкоголь, даже не спросив документы. Большое спасибо, Ваня и сам знает, что он выглядит как дерьмо. Бутылка портвейна оттягивает карман осеннего пальто, бьет при ходьбе по боку, но Ваня помнит, что в Москве строго с распитием спиртного на улице, а пакет он не взял, позаботился об окружающей среде. Хотя какой это портвейн, так – недорогое крепленое вино, разрекламированное книгами и фильмами о советчине. Вот, например, не его ли употребляли партизаны в той книжке о Великой Отечественной войне? Как ее там, «Живые и мертвые»? Очень уж говорящее название, Ваня запомнил, только не думал, что оно будет в тему. Перед глазами крутится и другое – кадры из фильма Гарика Сукачева по мотивам повести опасного террориста Ивана Охлобыстина: семидесятые годы прошлого века, маленькая кухонька в пятиэтажке и еще ничего не знающая о своей судьбе Принцесса, спрашивающая у героини Чулпан Хаматовой, что это такое – «Три топора» и «Слезы Мичурина»? Пронзительное все же кино, Ване до сих пор не стыдно, что он пустил слезу на финальных титрах. Теперь он так не может.

Фольксваген Жук, резко появившийся из-за поворота, громко сигналит, и Ваня делает шаг назад, на безопасную пешеходную зону – совсем себя не бережет, чуть не вылетел на проезжую часть, потерявшись в мыслях. Мужик за рулем что-то кричит, грозит ему кулаком сквозь лобовое стекло, но Ваня не расстраивается, он бы тоже был злым, если бы еле помещался в своей машине. Светофор мигает, красный человечек сменяется зеленым, и Ваня, как законопослушный гражданин, переходит дорогу по всем правилам. В спину дышит хорошо видимая в прозрачном ноябрьском воздухе высотка на Котельнической набережной – незаслуженно обиженная сестра той, в которую заселилась Вера Алентова, верившая в любовь. Ваня вот больше не верит, не стать ему директором химкомбината, не снискать у Москвы материнской нежности. Подколокольный переулок остается позади, на бульваре ловит редкий в средней полосе солнечный денек компания разномастных студентиков. У них-то Ваня, присевший на соседнюю лавочку, и разживается парочкой сигарет, прикуривает сразу одну зажигалкой со стершейся надписью. Коллекционная, считай, вещь, сейчас такие не делают. Сигаретка крепенькая, но идет мягко, Ване нравится. Он благодарно кивает поделившейся девчонке, прислушивается к чужим сплетням о валящих честных людей преподах и сам проваливается в воспоминание, где он также жаловался на незначительную чушь тому единственному, кто его всегда слушал. Хорошее было времечко. Теперь нет того человека, только голос и остался, шумит в голове, как старенькое радио, напевает Ване иностранные песенки в душе, но и это ненадолго. Сороковины уже не за горами, лишится Ваня последнего, останется в дураках. Может тогда кто-нибудь из жалости даст переулочку его имя. Есть же Дурасовский, названный в честь старинного дворянского рода, внесенного в Бархатную книгу, вон он виднеется по правую руку. Почему бы и не быть Светлому? Ваня, щурясь, смотрит на адресную табличку – не чета питерским, издали понятно, что за циферки, – запоминает приглянувшийся домик и встает на ноги. Пора шагать дальше.

Мимо, громыхая, проезжает исторический трамвай, вот уже столетие колесящий по маршруту А, та самая бедная «Аннушка», ославленная Михаилом Афанасьевичем на весь мир. Ваня провожает его взглядом и отвлекается на ликующие детские крики, несущиеся из Милютинского сада, ласково прозванного местными «Милютка» за гостеприимство. Из-за невысокого заборчика видно, что там идет бой не на жизнь, а на смерть – одна группа гномов в ярких шапках с помпонами мутузит другую. Видимо, первоклассники после школы скидывают накопленную во время уроков энергию. Ваня едва успевает порадоваться их жизнелюбию, как память подбрасывает ему еще одну веселую картинку: Юра Музыченко в припорошенной снегом куртке на домашнее и тапках стоит в прихожей ныне продающейся квартирки, трясет книжечкой с розовой опушкой и орет так, что аж стены дрожат. Типичный батя, приехавший бить морду другу, которому его дочь-подросток понаписала любовных писем да не сумела их припрятать получше, чем под кровать. Ох, Ваня хохотал тогда! И по-тихому за дверью, пока отсиживался в спальне, и в голос, когда вышел в коридор поздороваться, представиться по-настоящему. Да, жаль не увидит дядька, какой красавицей вырастет Лиза, не подъедет с Юркой по верному адресу дать причитающихся люлей, не погуляет на ее свадьбе. Ребячий гомон стихает, теряется в поворотах Хохловского переулка. Не заметил Ваня, как прошел мимо недавно отреставрированного, до сих пор пахнущего штукатуркой здания прямиком к Яме – амфитеатру, где вместо сцены – законсервированный кусок стены Белого города. Некогда удивительного строения, защищавшего Царев град от опасности извне и простого люда, а сегодня места силы желающей культурно выпить молодежи. Ваня тоже бы так хотел: передавать по кругу что покрепче, вести с приятелями светские разговоры о чепухе, не задаваться, как Костик Ромин, извечным вопросом – где вы теперь, друзья моей юности? Что делает Славка, пока Ваня стоит на месте Покровских ворот, давным-давно спроектированных Федором с ностальгической для Вани фамилией Конь, а нынче разрушенных, и скучает по тем далеким временам, когда между ними не было неприятия чужого выбора, нескольких лет молчаливого осуждения. Сейчас-то Слава, наверное, пожелает с ним пообщаться, выделит минутку, чтобы набрать знакомый номер. Только Ваня не поднимет трубку, не захочет откровенничать.

От воды тянет холодком, и он шмыгает носом – дошел до пруда, где когда-то язычники поклонялись своим богам. Интересно, если Ваня принесет им дары – янтарные украшения и шейные гривны, – они вернут то, что другой, триединый, Бог у него отобрал? Погодка, словно в ответ на недостойные верующего человека раздумья, начинает портиться, ветер нагоняет облака. Ваня пялится на них, задрав голову, ждет, закапает дождик или нет. На него недобро смотрят фантастические животные, которыми декорирован дом на перекрестке. Все-таки странное представление о прекрасном было у учеников Виктора Михайловича Васнецова, модерн модерном, а Ваню пугают химеры, извергающие пламя. Он идет вперед, шагает по Москве, но никто не просит его ни поймать вора, ни найти пропавшую собаку. Дальше торчит Меньшикова башня, возвышается колокольней, увенчанной крестом, над мечущейся Ваниной душой. Он мог бы зайти, поставить свечку Архангелу Гавриилу, помолиться о семье и здравии, но ему не с руки, да и поздно. С Ваней уже случилось счастливое замужество, крутит теперь кольца на безымянном пальце, свое и чужое. Славная тогда вышла история! Ваня купил обручалку случайно: сбежал после долгожданной презентации своего сборничка рассказов за кофе с коньяком, по пути выцепил тонкий, неровный ободок на витрине какого-то ювелирного и не смог пройти мимо. Он подарил его тем же вечером, по-домашнему, сейчас и не вспомнит, о чем говорил, рассматривая пол на кухне. Но вот ответный жест Ваня сохранил в памяти и сердце: как перед ним встали на одно колено, чужие дрожащие руки, держащие маленькую коробочку, самый бесценный подарок в его жизни. Ваня все надеется, что сможет расплатиться за него, отдать неподъемный долг, разве что кому?

URL

24.10.2019 в 18:26

vanya2anon

2/3Сретенский бульвар встречает Ваню величественным комплексом зданий страхового общества «Россия», описанном в мемуарах писателя Валентина Катаева, бесцеремонного и циничного, по словам его современников. Ваня разбирается в этом типе людей, прячущем за трехслойной броней нежное нутро, неуверенность в собственных силах. Он прожил со своим грубым мальчиком не год и не два, научился отделять зерна от плевел. Бывшие доходные дома занимают целый квартал – монументальные, пережившие столько печальных для страны событий, но сохранившие легкость, даже игривость. Ване до них далеко, но он с удовольствием двигается вдоль, пересчитывает окна – где-то деревянные, где-то бездушный стеклопакет. Прямо по курсу – памятник жене и соратнице товарища Ленина, Скарлетт Йоханссон советского разлива – партийному деятелю, революционерке и просто красавице. Ваня вглядывается в отлитое из бронзы лицо, любуется его мягкими чертами. За все прошедшие годы он не растерял умения наслаждаться женской компанией и восхищаться окружающими его девушками, всеми как на подбор маленькими и смертоносными, носящими каре так, что из-под среза волос виднеется хрупкий шейный позвонок, но с характером, тяжелой рукой. Ваня не понаслышке знает, на что они способны, проверил на собственной шкуре, когда, испугавшись нетрадиционной взаимной симпатии, попытался спустить все на тормозах, спрятать в самый дальний угол первый неловкий поцелуй, как обветренные губы осторожно коснулись его. Тот неприятный разговор – горький урок, преподанный Женькой и вставшей на ее сторону Каришей, выучен им на века: жизнь скоротечна, нельзя терять ни секунды, отведенной в ней на любовь. Ваня следовал этому принципу до самого конца.

С Рождественской улицы выруливает на велосипеде дама в вечернем платье и легкой меховой накидке, маленькая сумочка и цветы уложены в плетеную корзину спереди, ноги в туфельках на высоченных шпильках бодро крутят педали. Ваня с уважением таращится ей вслед, запоминает мелочи. Он впишет их потом в свою новую книжечку, черновик которой пылится в столе, если, конечно, сможет еще когда-нибудь что-то написать. Трубная площадь гудит. Ваня чувствует, как под ней плещется сжатая в каменные тиски река Неглинка, слышит галдеж сто лет как не существующего птичьего рынка, о котором так красочно рассказывал Антон Павлович Чехов в своих произведениях. Какое-то давящее, неприятное место, Ваня старается проскочить его побыстрее, не смотреть по сторонам, на прижимистые купеческие здания. Его внимание привлекает только одно – кирпичное, на пересечении с Крапивинским переулком, но и его Ваня проходит почти не глядя, все равно, скорее всего, новодел. «Скажи-ка, дядя, ведь не даром Москва, спаленная пожаром, Французу отдана?» – никто так и не ответил Михаилу Юрьевичу на этот вопрос, после Отечественной войны от Петровского бульвара и его жителей остался лишь пепел. Может быть, поэтому он так и не нравится Ване, слишком похож на него самого.

Москва никогда не спит, но ранние осенние сумерки гонят людей по домам, к тихим семейным вечерам. Ваня наблюдает, как на улице загораются фонари, подсвечивают теплым светом Петровские казармы со всем известным номером тридцать восемь. Да уж, не лучшее место встречи, чтобы откупорить бутылочку портвейна, но его изменить нельзя – подходящая Ване компания ждет его именно тут, стоит, воздев руки к небу. Памятник Владимиру Высоцкому окружен низкими ступенями, как театральные подмостки зрительным залом. На них-то Ваня и садится, прикладывается к горлышку бутылки, утешив себя тем, что Володя и сам был не без греха, поддержал бы его желание выпить винишка. Первый глоток горячо оседает в животе, согревает внутренности. Ваня думает заполировать его сигареткой, но, наверное, не стоит, достаточно и того, что он пьет перед тем, кого это убило. Их всех, музыкантов, забирает одно и то же: жрущие время и нервы нереализованные идеи, отложенные на потом планы, постоянная потребность творить и быть услышанными. Яркая жизнь, которой слишком много для одного человеческого сердца. Все это никак не поделить на двоих, Ваня знает, он пытался. Музыка ничего не хочет слушать, и кто Ваня такой, чтобы становиться между ней и ее проводником? Возможно, все жены Высоты были правы, что сбежали, похватав кто скарб, кто детей, кто неизжитые чувства: иногда сила заключается в способности уйти, оставив того, кого любишь больше всего на свете. Увы, это не Ванина история.

Страстной бульвар Ваня почти пробегает, останавливается лишь на пересечении с Большой Дмитровкой, после главного редакторского корпуса, где когда-то держал лавку московский книгоиздатель Саша Ширяев. Домик обычный, ничем не примечательный, если не знать, что раньше здесь был латышский государственный театр, артистов и работников которого расстреляли одной февральской ночью тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Теперь тут кафе, во дворе прячется вход в маленький барчик, где нет повара, но готовят лучшую лапшу в городе. Ване странно думать, что без малого век назад через ту же арку, на выходе из которой его – чуточку хмельного и очень счастливого – зажали после третьего свидания, прошли на смерть тридцать два человека. Недавно этот счет увеличился до тридцати трех. Он спускается в подземный переход, где-то над ним по одной из главных артерий Москвы несутся машины, течет своим чередом жизнь, которая всегда найдет дорогу, ведет за собой Ваню по ступенькам наверх, на Тверской бульвар, подсвеченный розовыми и синими огнями. Ваня проходит половину, замедляет шаг, вдыхая полной грудью запах ноября: холодной земли, мокрых листьев и маминой шарлотки. Из Богословского переулка доносится колокольный звон, долетает до него, застывшего у дома, где когда-то ел и спал Николай Васильевич Склифосовский, давший имя институту скорой помощи. Ваня зажмуривается, гонит из головы прочь те жуткие часы, пока он сидел в приемном покое на неудобном кресле, оклеенном дешевым кожзамом, и ждал чуда, которого не произошло. Есть что-то забавное в том, что это же здание мелькает в культовом фильме про гостью из будущего, который влюбленный, не сумевший заснуть от переполнявших его эмоций Ваня посмотрел в поезде, следующему по маршруту Москва – Санкт-Петербург. Кто бы ему тогда сказал, что его прекрасное далеко будет к нему не просто жестоко – оно заберет у него все.

Ваня огибает столпотворение на Большой Никитской со стороны фонтана, обходит гудящую очередь, толпящуюся у входа в Театр «У Никитских ворот», который дает последнее представление в память о Марке Григорьевиче Розовском. Афиша, растянутая вдоль балкона на втором этаже, все еще предлагает приобрести билеты на спектакль «Дорогая Елена Сергеевна», но Ваня шагает мимо касс дальше, на Никитский бульвар. Эта драма его не трогает, пусть Володя насилует Лялю на глазах у их высокоморальной учительницы, Ване все равно. Что-то внутри сломалось, больше не работает механизм, отвечающий за эмоции. Он перегорел, как старенькая лампочка в пыльном плафоне люстры, все висящей в маленькой комнатке какой-нибудь захудалой квартиры, например, кооперативного дома работников Большого Театра, портящего общий архитектурный вид бульвара. Ваня никогда бы не обратил на него внимание, если бы не был поклонником творчества Евгения Евстигнеева. Все же проклятая фамилия досталась любимому народному артисту, никого не щадит. Грустные мысли преследуют Ваню, никуда ему от них не деться, не спрятаться за высоким забором, каких в центре раз, два и обчелся. Правда, рядышком есть один – чугунная оградка вокруг усадьбы Гагариных, где в начале двадцатого века тусовалась вся московская богема. Вдруг ее призрак защитит Ваню, коль уж он ее крови – в чем-то гениальный писатель с трагической историей любви за плечами.

URL

24.10.2019 в 18:27

vanya2anon

3/3Новый Арбат шумит так, что у Вани закладывает уши. На развязке со Знаменкой идет ремонт, рабочие в яркой спецовке расставляют аварийные конусы вдоль бордюра, перекрикиваются друг с другом и автолюбителями, изнывающими в пробке. Патлатый пацанчик, устроивший концерт у истока Старого Арбата, тоже подливает масла в огонь – лупит по ударной установке, воет что-то невнятное в микрофон. Николай Васильевич Гоголь был прав: в Москве две беды – дороги и дураки! Но Ваня не собирается сражаться с ветряными мельницами. Он подумывает зайти в Кривоарбатский переулок, выразить почтение Вите Цою, оставив у его мемориальной стены сигаретку, когда группа китайцев, выпущенная из автобуса одуревшим от них водителем, подхватывает его и тащит на Гоголевский бульвар. Ваня не сопротивляется, присоединяется к экскурсии, улыбается непривычно звучащим на английском языке русским фамилиям: падкий на любовные треугольники Андрей Белый, водивший своих возлюбленных в надворный корпус бывшей женской гимназии С. Н. Фишер, декабрист Кондратий Рылеев, посещавший Михаила Нарышкина в имении его матери и аж дважды казненный через повешение, сам Николай Васильевич. Все они и другие, жившие на Бульварном кольце и в его дворах, молодые и не очень, именитые и самые обычные – мертвые. Эрос Москвы, как смерть, подберет ключик к каждому. Владимир Сорокин нашел семь способов примириться с ней, но ни один из них не подходит Ване, не запирает на надежный замок шкатулку, наполненную воспоминаниями об одном человеке. Как писал Дмитрий Пирогов: «У каждого своя Москва Небесная, у каждого своя Москва земная», – Ваня вот застрял где-то посередине.

Экскурсовод машет флажком, уводит своих подопечных на Волхонку – дойти до Манежной площади, полюбоваться ее ночным освещением. Приятная женщина, бойкая и интересно рассказывала, Ване она пришлась по душе. Перед ним высится громада окутанного тут и там лесами Храма Христа Спасителя, выглядящего как сказочный великан, задремавший у реки. Ваня морщится, собор не вызывает в нем никаких светлых чувств, всего лишь красивый новострой, пришедший на место зимнего бассейна, в свое время вызвавшего шумиху у московской общественности образца шестидесятых. Как они тогда говорили? Сперва был храм, потом – хлам, а теперь – срам? Как по Ване, сейчас тоже тот еще срам, зато за ним цель его прогулки – Патриарший мост, соединяющий Пречистенскую и Якиманскую набережные. Ваня притормаживает на его середине, жадно закуривает. Слева горит единственная заметная на московском небе звезда – красная, венчающая Водовзводную башню Кремля, ту, которая проигрывает Спасской в популярности, но все равно может похвастаться известностью, ведь именно ее выбрали для оформления российского паспорта. Справа же, у разделения Москвы-реки и Водоотводного канала, громоздится памятник Петру I работы Зураба Церетели, дай ему Бог пережить всех своих завистников. Для Вани этот мост, на котором все еще можно уловить вкус шоколада, обманчиво доносящийся с закрывшейся кондитерской фабрики, имеет особое значение. Он волшебный. Ваня не суеверный, это простая истина: если загадать желание, бросив в воду монетку, то оно обязательно сбудется. Он бы проверил, что сильнее – благосклонность к нему бытовой магии или реальность, не знающая пощады, но у жизни нет цены, ее не купишь за завалявшуюся в карманах мелочь.

Конец Патриаршего моста упирается в колоннаду элитного жилищного комплекса, напоминающего Ване оранжерею. Иногда ему кажется, что под сводчатым прозрачным потолком разбит дивный сад, полный влажной прохлады и птичьего пения, облюбованный Неблагим двором, но на самом деле здание пустует, позолоченные входные двери заперты. Ни эльфов, ни фей, лишь парень с гитарой, устроившийся у одной из колонн. Хотя кто его знает, может, он – подкидыш, похитит Ваню, заставит танцевать и забыть даже свое имя. Так-то Ваня не против, пожалуй, он будет благодарен. Парень, точно услышав его мысли, с ухмылкой перебирает струны и нагло кивает на шляпу, лежащую перед ним. Ваня, из навязанного ему когда-то желания поддерживать уличных музыкантов, лезет во внутренний карман за соткой, задевает крепеж от значка, прицепленного на лацкан двубортного пальто. Тот с оглушительным звоном падает на гранитный пол и отскакивает от него в сторону лестницы, ведущей вниз, на пустынную в поздний час Большую Якиманку. Ваня аж цепенеет. Значок был с ним с самого начала. Он перевешивал его с футболок на толстовки, с курток на пальто, носил с собой на счастье. Теперь портрет дурацкого кота валяется где-то в темноте, пока Ваня растерянно пялится на свое отражение в облицованной мрамором стене. Оно его совсем не радует. Волосы кудрявятся у лба, падают на глаза, под которыми расползлись синяки, щеки впали, но это не красит его так, как в двадцать. Фу, Ваня бы себе не дал. Парень, не дождавшись от него подачки, начинает наигрывать смутно знакомую мелодию, Ваня слушает ее краем уха, всматривается в своего зеркального двойника, за его спину. Туда, где как и всегда, застыл молчаливой поддержкой тот, кого нет на этом свете. Юный и голубоглазый, он нахально подмигивает Ване, словно говорит: «Тролль ты, Фаллен. Был и остаешься им, со мной или без меня». Ваня просит его, как Карина Добротворская своего Иванчика, дать ему уйти, простить его, отпустить. Он пытается наглядеться напоследок, выхватить что-то ценное, но тот пятится, уходит в тень. Ваня смаргивает слезы и срывается с места, бежит по лестнице вниз, перепрыгивая ступени. Ему в спину тихим хрипловатым голосом несутся бессмертные строчки Глеба Самойлова: «Окончен бой, зачах огонь / И не осталось ничего. / А мы живем, а нам с тобою / Повезло назло».

А его Ванька… Ванька остается позади.

URL

24.10.2019 в 20:17

vanya2anon

Ты меня убил, анончик. Очень грустно(
не з

URL

24.10.2019 в 20:20

vanya2anon

Плачу. Так красиво написано, осколки в самое сердце :weep:

Спасибо, дорогой автор!
не заказчик

URL

24.10.2019 в 22:01

vanya2anon

Не заказчик, но большое спасибо, больно.
Строчки песни добили

URL

25.10.2019 в 02:59

vanya2anon

...
насквозь.

не з

URL

25.10.2019 в 09:31

vanya2anon

оооооох как вы додали страданий Ване!
Текст такой вязкий, такой тяжелый, такой затягивающий, что моменты счастливой жизни - как ножом по сердцу.
Спасибо огромное!!!

*хныкающий, но счастливый до одури заказчик

URL

25.10.2019 в 18:35

vanya2anon

ребятки, спасибо всем большое! крайне неловко себя чувствую, когда меня благодарят за то, что я делаю людям больно, но я рада, что зашло!

вытерла слезки и обняла всех анончиков и заказчика-котика!

автор.

URL

Добавить комментарий

Расширенная форма

Редактировать

Использовать аватар

Изображения

Подписаться на новые комментарии

Получать уведомления о новых комментариях на E-mail


Запомнить

Мультифест. Заявка 74

Ваня+Ваня