анончики, я написала про баню, но немного (много) не то. пыталась в свои кинки, но лапки, так что возможно это никуда и никому.
небольшой формат, секса нет, есть нечто)Что-то странное есть в атмосфере. И дело не в семидесяти по Цельсию, которые показывает потемневший деревянный градусник под низким, что обоим приходится нагибаться, потолком.

В баню пошли вдвоем случайно: кто-то из мужиков уже спит, кому-то слишком хуево от бухла, кто-то не cмог оторваться от немыслимым образом все же идущей записи альбома.
Первым делом, как заходят в предбанник, Ваня Ваню легко целует в губы, просто прикоснуться и обозначить, что скучал. Несмотря на то, что никому они не врали, шокировать присутствующих своими нежностями не хотелось, да и без того временами было достаточно неловко.

Разделись и даже попарились за разговорами вполне спокойно, они вместе уже достаточно времени были, чтобы не реагировать друг на друга так остро каждую секунду, а стоны рудбоевские под веником, эти ай-ваня-бля-сука-горячо-пиздец-убери, больше смеха вызывали, чем желания. Рудбой потом вышел водички попить, вернулся, окинул Ваню взглядом с порога. Тот и сам скользил по рудбоевской фигуре, отмечал мельком знакомые детальки, немного любовался. Красивый мужик, при всей неидеальности. О своей неидеальности Ваня предпочел не думать, чтобы не расстраиваться и не смущаться, хотя мысль о том, что вот сейчас, когда возбуждение не ебашит в голову, на него могли посмотреть беспристрастно и объективно, в голове крутилась и не очень радовала. Рудбой много говорил про ванину внешность, но все, что произносит человек, тычась тебе твердым членом в живот, нужно делить на три, а то и на четыре, а вне постели у них как-то не было принято. Впрочем, сейчас Рудбой смотрит нежно и совсем не оценивающе, будто просто радуется где-то внутри.
- Спинку потереть? - смеется.
- А че нет, потри.
Ваня все равно рад слезть на полку ниже и отвернуться, а еще больше рад почувствовать руки Рудбоя, размазывающие какой-то явно девичий гель по его спине. Его трут мочалкой с нажимом, на грани дискомфорта, и кожа горит, но после Рудбой поливает спину едва теплой водой, проводит скользящими руками по позвоночнику, и это охуенно. Ваня собирается повернуться и забрать мочалку, но вдруг чувствует, как вода льется дальше на голову и по плечам, а на макушку течет горячий от нахождения в парилке шампунь.
- Эй, дальше я и сам могу.
- Шш, Вань, сиди спокойно.
- Ты...
- Просто расслабься.
Рудбой проводит руками по Ваниной голове, делает пену, зарывается пальцами в мокрые локоны, массирует дико приятно. Пена течет на плечи, Рудбой разминает их, расправляет, и Ваня кайфует от того, какой приятной болью отвечает его тело.
- Можешь сильнее.
- А?
- Можешь сжимать сильнее, - непонятно, на кой черт Ваня вообще это говорит, не был бы уже раскрасневшимся, может, залился бы краской. Рудбой на это только неопределенно хмыкает.
А потом укладывает его спиной на все ту же нижнюю полку, а сам становится на колени рядом, продолжая лить на него гель и водить мочалкой уже по груди. Только теперь легче, не дразнясь, но и не делая больно, проводит по животу, возвращается выше. Потом поднимает ванину левую руку, ближнюю к себе, и ведет мочалку от ладони до подмышки, проходясь по ней туда и обратно, и это уже совсем не похоже на массаж и ласку, слишком жест бытовой - Рудбой моет тщательно, смывает мыло водой и рукой помогает. Это неловко и как-то внезапно слишком интимно, вдруг чересчур открывает тебя для другого человека. Ваня на автомате вырывает руку и пытается закрыться (как, сука, смешно), но Рудбой успокаивающе гладит по плечу и животу, настойчиво берет правую руку и моет вторую подмышку точно так же. Осознание странности происходящего даёт в голову, дышать становится тяжело, и это не от жары - с пола идёт прохладный воздух, но у Вани в голове мутнеет, а соображать становится сложнее. Будто мозг не хочет анализировать информацию и пытается отключиться. Ваня ему помогает - прикрывает глаза, смутно чувствует, как Рудбой ведёт руками по бёдрам, в пах, выжимает пену из мочалки, ныряет руками в складки. Ване одновременно хочется сбежать из своего тела и чтобы Рудбой продолжал раскрывать его дальше, поменял его позу на что-то ещё более уязвимое.
Те прикосновения, которые были бы обычными и ничего не значащими, касайся Ваня себя сам, от другого человека - какая-то ебучая эмоциональная бомба. Довольно-таки мазохистский кайф - осознавать всю неловкость, вытаскивать из себя это смущение и смаковать его. Отдаваться чуть ли не сильнее, чем во время секса. Будто кожу с себя сдираешь: вот, смотри, это я, ближе, чем принято подпускать кого бы то ни было. Без фильтров и масок - все ещё нравится?
Когда мыльные пальцы Рудбоя спокойно скользят между ягодиц, не лаская, а просто омывая оставшиеся без внимания участки кожи, Ваня понимает, что не отвечает больше сам за себя, беспомощно стонет. Он отдан Рудбою весь, ничего не может и ничего не решает, себе не принадлежит. Его почти колотит от того, как хочется, чтобы это не кончалось, чтобы его Ваня всегда был так близко, под кожей, видел его целиком, во всех самых стыдных и невыгодных позах, пил до капли ванину беспомощность и открытость. Ваня хнычет, но когда Рудбой порывается убрать руки, прижимает их к себе сильнее, ведёт себе в пах, чтобы трогал ещё, дальше. Тот понятливо продолжает, гладит, потом сильно сжимает руки на бёдрах, и Ваня хватается за эту боль, как за то, что может вытянуть его на поверхность.
Жар от печки почти не чувствуется по сравнению с тем, как горит лицо. В попытках вдохнуть поглубже и прийти хоть немного в себя Ваня открывает глаза и смотрит на Рудбоя. У того какой-то прибитый восторг во взгляде, он шало улыбается и трогает, трогает дальше, моет пальцы ног, пятки и трёт щиколотки, омывает их прохладной водой. Он любуется Ваней, ему точно, совершенно точно нравится делать это все и смотреть.
Ваня не помнит, чувствовал ли он когда-то себя так же беззащитно, как сегодня. Будь на месте Рудбоя любой другой человек, он бы уже давно прекратил, сбежал, да просто не позволил бы. А сейчас хотелось навсегда остаться без обычной человеческой брони, ненормально и неловко вывернутым наизнанку - перед ним.

В предбанник Ваня почти выползает, и Рудбой помогает ему, даёт опору, накрывает полотенцем, усаживает на скамейку у стены. И обнимает. Крепко, прижимаясь щекой к Ваниной щеке. Шепчет так доверительно:
- Спасибо.
У Вани сил нет, но он льнет к Рудбою, кивает не очень ясно и прижимается губами к его щеке, обнимает, как может сильно, в ответ. Чувство, будто его выебали глубоко и качественно, хотя его члена и задницы Рудбой все это время касался даже не дразняще.
У Вани в голове крутится мысль, что после такой встряски даже думать о сексе он сможет не раньше завтрашнего утра. Сейчас хочется есть и пить, как после тяжелой работы, и они жадно по очереди глотают воду из принесённой трехлитровки.
Ваня одевается и выходит, оставляя Рудбоя помыться самого. Идёт подальше, подышать и собраться, обходит дом и тачки, ступает по влажному тяжелому снегу в чьих-то больших валенках.
И чувствует, как к нему, непривычно обновлённому, возвращаются силы, а ещё какие-то щиты и заслонки. Только теперь он знает: если хочется, с Рудбоем можно и без этого. С ним это ни к чему.