23. Хеллуин-вечеринка (или что-то такого же типа) Ваня С. в образе Джокера. Ваня Е. в костюме Харли/Бетмена/Робина/просто курьер, пиццу привез (на усмотрение автора). Флирт, dirty talk, зажимания у бара и т.д.
Рудбой тут Харли Квин. Она, очевидно, женского пола, костюм, вроде тоже. Исп 1(1.1/2) В коле и так уже больше трети вискаря, но Ваня все равно льет в бутылку еще. И только потом отпивает, даже не перемешав толком. Бухло приятно обжигает горло и тут же бьет по мозгам. Притупляет глупое смущение. А еще добавляет смелости, немного, самую каплю, но ее достаточно, чтобы Рудбой наконец-то посмотрел на себя в зеркало. Оно большое, в полный рост, даже такой здоровый, как у Вани, охватывает все-все, и разноцветные концы волос и тяжелые, говнарьские, ботинки с высокой шнуровкой и на толстой тракторной подошве. Из-за них ноги, и так не хуй-то крепкие и накачанные, кажутся еще тоньше. А может, виновата ебучая сетка. Или непривычно короткие шорты, не какие-нибудь латексные, вот уж нехуй, простые, джинсовые. Но их все равно пришлось обрезать, чтобы не выбиваться, блядь, из образа. Окей. Всего лишь спор, один вечер, хотя нет, ночь почти – провозился, пока наводил марафет, - пару часов позора и можно снимать. Дело чести же, с такого не соскакивают. Рудбой подмигивает своему отражению, еще раз отпивает из бутылки и немного давится, делая слишком большой глоток. Губы утирает ладонью, чтоб не запачкать рукав атласной блестящей курточки. Она, бедная, и так трещит по швам от каждого неосторожного движения, не нашлось под Ванин размер, но хоть немного прикрывает все это… безобразие. Да. По-другому и не назвать. Хотя… без-образие? Отнюдь. Образ вышел что надо. - Я бы тебе вдул, Харли. – Рудбой поправляет волосы, свои, короткие, но раскрашенные по канону, как положено, выбеленные и расцвеченные розовым с синим. Потом тянет вниз короткую майку в бессмысленной попытке прикрыть татухи на животе. Но сразу же забивает. Он нравится себя, без-образно. Ничего общего с глупой возней с тем стремным платьем и макияжем, нет. Сейчас это – перформанс, как любит оправдывать всякую хуйню Фаллен. Тем более, что-что, а вот ценить стиль и красоту Ваня умеет. Даже если эта красота – он сам в неудобном прикиде чокнутой девахи из комиксов. Тем более он в неплохой форме сейчас, так что можно и пузом посверкать, хули нет. Белый, почти невинный хлопок с кокетливым “daddy’s lil monster” отлично контрастирует с готикой на коже, а сетка эта черная, натянутая по заветам всех модниц до самого пупка и торчащая над поясом шорт, нихуя, конечно же, не скрывает. Сетка. С сеткой – единственные серьезные нелады, личные, Ванины. Называть это колготками не хочется, но именно так эта хуйня и называется. Дожил. Они по-настоящему раздражают, неприятно врезаются в кожу, особенно во всех чувствительных, сука, местах. Потому что Рудбой – еблан, да. Сначала рубанул шорты по самое не балуйся, а только потом уже понял, что под них теперь ни одни трусы не влезут, а мчать посреди ночи в магазин при полном параде как-то ни времени, ни желания уже не нашлось. Поэтому теперь он мучается. Сеточка не то чтобы очень крупная, а материал скорей мягкий, эластичный, но слишком уж непривычно все это. На хер давит, за мошонку цепляется, волоски постоянно тянет, то в одном месте, то в другом. Подстава сплошная. Но Рудбой уже не отступит, конечно же. Харли Квин – дама с яйцами, это каждая шавка в Готеме знает. Сегодня не в фигуральном смысле, а в самом, что ни на есть, буквальном. Пусть яйца эти так и норовят вывалиться из крошечных шорт, но спасибо колготкам, сука, в сеточку – держат. Карандаш для глаз, специально купленный за какие-то сумасшедшие для обычного на вид карандаша бабки, по коже век скользит сам собой, без какого-либо Ваниного участия. Наверное, потому и стоит столько. Сначала Рудбой ведет им по верхнему веку, чуть оттянув уголок, потом - по нижнему. С этим проблем нет, это не ебало к каждому концерту рисовать театральным гримом, так что выходит почти ровно. Но Ване результат не слишком нравится, не хватает чего-то. А вот когда он мажет по верхнему веку темными тенями, становится лучше. По одному глазу несколько мазков ярко-розовым, по другому - пару штрихов густо-синим, затем еще раз – черным, уже по низу обоих. Все это растушевать, чтобы границы не видны. Ничего сложного, если рисовал полжизни. Выходит до странного круто. Лучше, чем когда его красила девчонка для тех съемок. Карандаш Ваня размазывает пальцем, небрежно, грязно, хотя для этого тоже есть специальная кисточка вроде как, но нахуй кисточку, правда. Пусть аккуратный мейк достается диснеевским принцескам. Зато над сердечком под правым глазом от старается, рисует тщательно и неспеша, оно выходит симпатичным, миленьким. Рудбой еще раз пристально рассматривает свое отражение, довольно кивает сам себе и решает, что вот так – заебись, нормально. Без туши сойдет, хотя она тоже в арсенале имеется, новая, нераспакованная. Но нахуй. Еще не хватало выколоть себе глаз. Когда дело доходит до помады, Ваня зависает. Долго рассматривает собственное лицо в зеркале, с раздражением отмечает, что побрился не слишком хорошо, в некоторых местах щетина чересчур заметна, глупо смотреться будет. Но деваться некуда. Он уже делает первый неуверенный мазок по губам, но сразу останавливается. Пудра же еще, точно. Вот, что не так, - кожа слишком темная и неровная. Можно было заморочиться с настоящим гримом, но в зале по любому духота, потечет за десять минут, вся красота поплывет. Он же не собирается в конкурсе косплея участвовать, так, посветится чуток, выплатит свой проигрыш и все. Так что пудры хватит, вполне. Естественно, он чертовой пуховкой портит почти все: и тени смазывает, и сердечко приходится поправлять, но оно того стоит. С каждым новым штрихом белой пудры Рудбоя в зеркале остается все меньше. А краску на глазах и сердечко поправить дело пары минут. Придрочился уже. За помаду Ваня берется в последнюю очередь. Когда уже буквы PUDDIN приятно холодят шею, а тяжелый ремень, обвешанный всякой ерундой, позвякивает в ответ на каждое движение. Еще один глоток вискаря с колой и только после него - финальный аккорд. Малевать губы внезапно оказывается сложней, чем все остальное. Ощущения непонятные, край выходит неровным, а слишком ненатруральный, химический запах раздражает рецепторы. Блядство какое-то. Но желание стереть все к херам пропадает сразу же, как Ваня ловит свое отражение не кусками, целиком. Яркие-яркие губы нужны. Пиздец, как нужны. Они выводят весь маскарад на какой-то иной ебаный уровень. Оттенок чуть-чуть не совпадает с красной полосой на майке и розовым на волосах, но Рудбой все равно… в восторге. Если проигрывать споры – то только так. С размахом, с размалеванными губами и коленями, затянутыми сетчатыми колготками. Мысли о проигрыше заставляют громко выругаться. За всеми этими приготовлениями Ваня почти забыл о главном. О Фаллене, блядь. С него станется не дождаться, свалить, а потом развести руками, мол, а я был, прождал два часа, решил, что ты слился. Рудбой, конечно, сделает селфи, видос в сторис может залить, но… Без Фаллена это все теряет смысл. Как образ Харли Квин без ярко-красного, словно разбитого, рта.
Наверное, Ваня должен чувствовать себя неловко, скованно или как-то еще. На деле же он чувствует себя примерно на миллион баксов и чуточку больше. Народа в баре до хрена, мумии, медсестры, скелеты и прочая лабуда, но все уже такие хорошие, что появление Рудбоя толком никого не волнует. Только какой-то тип пытается отвесить сомнительный комплемент, но быстро глохнет, примирительно выставив ладони перед собой, мол, прости, брат, попутал, стоит Ване оглянуться и закинуть на плечо биту. Харли Квин не свистят в след, дебил. У стойки народа прилично, но Рудбой находит себе место без проблем. Протягивает бармену ключи от комнаты, где переодевался, и сложенную пополам купюру. Тот коротко кивает, улыбается и поднимает большой палец вверх, видимо, одобряя прикид, но тут же отворачивается к другому посетителю. Хороший бармен, опытный, понимает, что в Ване бухла и так уже достаточно. Биту Рудбой укладывает на стойку, любовно оглаживая прохладную полированную древесину. При желании и молот нашелся бы, но бита Ваня нравится больше. Она легче и удобней. Изящней. Рудбой осматривается по сторонам в попытке разглядеть знакомую фалленовскую рожу, но народу много, а света мало. Так что он решает подождать, усаживается на стул лицом к залу. И еле успевает прикусить язык, чтобы громко, со вкусом не выматериться. Ебаная сетка, к которой он вроде как уже привык немного, оказывается, живет своей жизнью. Опять дергает за волоски в паху, проезжается по нежной коже члена, как-то надавливает на левое яйцо, что у Рудбоя чуть искры из глаз от боли не сыпятся, а правое, наоборот, прижимает слишком уж, блядь, приятно. Ваня упрямо устраивается на стуле, делает вид, что поправляет шорты, но на деле пытается хоть чуть-чуть сдвинуть адские колготки. Становится только хуже. И специально ведь выбирал не капрон, а вот такую приблуду, почему-то решив, что с сеточкой будет свободней себя чувствовать, да и к образу намного ближе. Образ-то удался, вопросов нет. А вот со свободой все плохо: выходит какое-то шибари для бедных. Хотя нет, не для бедных. Для тупых. Для тех, кто подумал, что натянуть сетку на голый хер будет нормальной идеей. Ваня заставляет себя расслабиться. Медленно вдыхает-выдыхает, ждет. Все-таки плюсы и у сетки есть: она хорошо и быстро тянется, так что через пару минут Рудбою нигде ничего не жмет и не давит. Вроде бы. Давление теперь скорей приятное, щекотное. Главное – не двигаться лишний раз.
Борьба за удобство немного, но отвлекает от глухого разочарования. Фаллена не видно. Может, он заебался ждать и ушел. А может, и изначально не приходил. Очередной раз прикроется своим “да я ж пошутил”, Рудбой согласится, конечно, пошутил, кто же такое всерьез принимает. Мысленно пообещает себе послать уже Фаллена подальше со всеми его заебами и скрытыми мотивами, но обещание свое, конечно, не выполнит. Снова. Вот сейчас ситуация расцвечивается всеми красками. Ваня повелся на тупой спор, ожидаемо просрал, нарядился в ебучую телку из комиксов, и все потому, что Фаллен его держит, крепко и ни хрена не нежно, за яйца, вертит как хочет, а сам трусит в последний момент, сливается.
Исп 1(1.2/2) Ну какое кино? А, на “Тварей” сходил, конечно, говно редкостное. Какая днюха? А, ретвиты собирал, ну да, вбросил хуйню в твиттер, было дело. Какие темы на грани фола и прикосновения за его гранью? Показалось тебе, Рудбой, завязывай бухать, как ни в себя. Спор? Да ладно, ты серьезно вырядился в бабу Джокера? Сука. - Что, Харли, тебя тоже опрокинули? Неудачная ночь для ДиСи. Двигайся, будем вместе заливать тоску-печаль. Ваня узнает голос с первых слов. Руки так и тянутся за битой. Раздражение, глупая какая-то обида, но вместе с тем – облегчение. Он поворачивается, пытаясь не обращать внимание на чертовы колготки, которые снова впиваются во все, что можно, и растягивает губы в широкой фальшивой улыбке. - Когда ДиСи сосут, всегда можно переметнуться к Марвел. Где-то тут ходит отличный Логан. Вот, набираюсь храбрости, думаю подкатить. Фаллен даже отступает на шаг. Он выглядит по-настоящему удивленным, ошарашенным. Его костюм до смешного похож на тот самый, с баттла против Бэтмена. Того самого поганого баттла, над которым Рудбой ржал, как потерпевший, и из-за чего и проиграл спор, хотя сдерживался как мог. Может, грим чуть поаккуратней, шмотки сами получше, но в целом – да. Тот же самый безумный огонек в глазах, легкая сумасшедшая усмешка, чуть скованные, но завораживающие движения. Да уж, Джокер Фаллена не в гриме и костюме, а в плохо скрываемом безумии, которое того и гляди выплеснется на волю, затопит собой все вокруг и погребет под собой почти адекватную личность. - Нахуй Логана. – Фаллен отмирает. Он окидывает Рудбоя нечитаемым, внимательным взглядом и подходит чуть ближе. – Кого угодно ждал в твоем исполнении. Бэтмена, Робина, Альфреда, да хоть Пингвина. Но не этого. - Да кто же между Бэтменом и Харли выберет Бэтмена? – Ваня с удивлением понимает, что говорит… игриво. А потом берет и зачем-то показательно поправляет сетку на левой коленке, оттягивает ее немного и отпускает. – Разочарован? Неужели Джокер по мальчикам? Фаллен снова смотрит этими своими безумными глазами. И Рудбой понимает, что не смотрит, нет, облизывает. Нагло ощупывает Ваню взглядом, буквально лапает. Проходится по тяжелым ботинкам, по практически голым ногам, по майке, которая мало что прикрывает. А потом делает еще один шаг, придвигается ближе. И Рудбой вдруг резко начинает чувствовать весь выпитый алкоголь. Лицу под слоем пудры становится жарко, а накрашенные губы горят и чешутся. - Джокер точно нет. Ну какие мальчики, когда такая леди рядом? На счет себя – не уверен. Рудбой хочет многое сказать про уверенность, но все слова какие-то глупые, тупые, бессмысленные. Наверное, сейчас самое время, чтобы все, блядь, расставить по местам. Объяснить на пальцах, что он не влюбленная телочка, которую можно то подпускать к себе, то отталкивать, делая вид, что ничего не происходит, и это просто дружба такая. Дружба, сдобренная флиртом, невыполненными обещаниями и взаимным враньем. Удивительно, как фривольные шмотки и косметика на ебале добавляют решимости и желания ставить точки. Да, точно, во всем виноват натянутый на себя образ безумной бабы, которая готова на что угодно, лишь бы привлечь внимание самовлюбленного чокнутого ублюдка. - Думаю, “такая леди” может себе выбрать кого-то лучше. Не тратить время на чувака, который сам не знает, чего хочет. Фаллен в ответ улыбается так широко и жутко, что Ваня залипает. Засматривается на то, как белая краска на щеках идет мелкими трещинками. На секунду кажется что там, под гримом, есть настоящие шрамы. Хочется убедиться, что это не так, потрогать. А еще лучше – смыть с Фаллена шутовскую маску и заставить побыть хоть чуть-чуть серьезным. - Кажется, уже знает. Рудбою вдруг становится похуй. Он обещает себе – и собирается в этот раз обещание выполнить – что шанс для Фаллена последний. Съедет снова, напиздит с три короба, отшутится? Все, пока. Играй в фансервис с кем-то другим, дружи с кем-то другим, рассказывай о ком-то другом, как на самом деле уважаешь и желаешь всего-всего, а на деле и не пытаешься дать шанс на… нечто важное. Наверное, что-то в его лице меняется. Потому что Фаллен смаргивает свое показушное веселье, подходит уже совсем близко, так, что касается Ваниных колен своими. От него пахнет алкоголем, чем-то сладким и дешевым гримом, от которого кожа потом шелушится и чешется адски. И почему-то этот микс запахов с ноткой самого главного, фалленовского, аромата бьет под дых, туманит мозги лучше выпитого спиртного. Рассмотреть почти невозможно, за красками и в тусклом освещении бара, но Рудбой верит, что он не один сейчас теряет связь с реальностью. Фаллен облизывается, еще раз. Потом отводит взгляд, опускается им ниже, скользит по ошейнику, буквам на футболке, поясу колготок над шортами. Он дышит шумно, словно пробежал марафон, а затем неслышно спрашивает “можно”? Ваня понятия не имеет, что именно можно, но заворожено кивает. Немного откидывается, упирается спиной о стойку. И тут же вспоминает о ненавистных колготках. Не только потому, что они, блядь, снова приходят в движение и впиваются во всякие места, нет. Но и потому, что Фаллен, гребаный Фаллен, поддевает пальцами одно из плетений сетки, на левом бедре. Он не касается кожи, просто легонько тянет за нити двумя пальцами, и у Рудбой от этого просто перестает дышать. Кровь приливает как-то одновременно к лицу и к паху, и Ваня сжимает зубы, чтобы не сказать ничего, не выдать себя. Просто тупо смотрит, забывая моргать. Фаллен тянет то сильней, то слабей, а потом вдруг дергает, резко и неожиданного. И сетка на бедре будто ломается, трескается, расцвечивается мелкими дырочками. Совсем не так, как рвется капрон, а как-то… художественно. Ваня чувствует, как Фаллен на доли секунд касается его обнаженной кожи, но тут же убирает руку. Он рвет колготки в другом месте – уже на правом бедре, потом под коленкой. И каждый раз прижимается пальцами, совсем на чуть-чуть, но этого хватает, чтобы отшибить у Рудбоя малейшую возможность соображать. Хочется спросить “зачем?” или остановить, или сделать еще хоть что-то. Но сил почему-то нет. Фаллен опять выглядит совершенно безумным, ебанутым наглухо. Таким, что Ване, наверное, должно быть страшно и неуютно находиться рядом с ним. Но почему-то – наоборот. Рудбой даже не дергается, когда у Фаллена в руках появляется ножик. Маленький швейцарский ножичек, из тех, что сразу с отверткой, штопором и набором зубочисток, блядь, но вполне настоящий. Откуда-то Ваня знает, что это не для того, чтобы причинить вред. По крайней мере не ему. Ткань майки под лезвием ножа расползается послушно и легко. Фаллен делает три или четыре движения. Он осторожен, ни разочка не задевает кожу, только ткань режет. Убирает нож так же незаметно, как и доставал, и потом дорывает майку руками, следуя одному ему ведомому дизайну. Потом Фаллен чуть отодвигается, рассматривает результат, наклонив голову на бок. Смотрит долго, изучающе. А Ваня чувствует себя под этим взглядом произведением, сука, искусства. Потому что Фаллен смотрит на него как на что-то охуенное и прекрасное, желанное и необходимое. Это не льстит, нет. Просто наконец-то ставит все на свои места. Пускай даже, если это только на сегодня. Пускай магия растает, как только они оба смоют с себя личины маньяков из комиксов. Рудбой хочет у себя спросить, скольким еще людям он позволил бы творить с собой подобное. И речь не только о рваной майке и стрелках на колготках. Хотя, какой смысл в таких вопросах? Никто, кроме Фаллена, и не решился бы, пожалуй. Влезть в чью-то жизнь через шипперские мутки, пробраться ближе за каких-то пару стримов, а потом и вовсе… вот это все. Безумству храбрых поем мы песни, ну да. Между безумством и безобразием Рудбой выбирать не может и не хочет. Сегодня он выбирает все сразу, смешанное и взбитое в один коктейль, украшенный широкой кроваво-красной улыбкой Джокера. Фаллен, очевидно, тоже. Он придвигается к Ване вплотную каким-то мягким вкрадчивым движением, нагло вторгается в личное пространство. Встает так, что Рудбой вынужден развести бедра шире, чтобы… хоть немного расстояния оставалось. Он знает, что может Фаллена отпихнуть, отодвинуть, даже ударить, пожалуй. Но ему интересно, куда это все зайдет. Заходит далеко. Безумно-безобразно, все, как полагается. Фаллен не выглядит хоть сколько-то сомневающимся или неуверенным, так, словно берет свое. Кладет Ване пальцы подбородок, чуть приподнимает его выше, а потом ласковым одуряющим движением размазывает помаду. Верхнюю губу почти не трогает, а вот нижней достается больше. Рот горит как от поцелуев или удара, Рудбой не может толком понять. Он больше вообще ничего не может понимать. Все. Сломался. В горле пересохло, во рту ебучая Сахара. На губах – все еще пальцы Фаллена, мягкие, горячие. Ваня облизывается против воли, задевая подушечки, которые на вкус оказываются, как мел. Грим, пудра или помада? Похуй. Фаллен выдыхает с тихим-тихим всхлипом, который Рудбою вот так, лицом к лицу, кажется оглушительным. - Какие же у тебя губы, Рудбой. Какие же у тебя блядские губы. - Все это шепотом, горячим, еле слышным. Но таким, что по позвоночнику раскаленная волна до самого копчика. - Только заметил, да? – Откуда только силы на слова. И на тон, спокойный-спокойный, удивительно равнодушный. Ваня гордится своим автопилотом, правда. Фаллен мотает головой, делает шаг назад, но небольшой совсем, все равно остается преступно близко. На таком расстоянии, которое сложно будет списать на приятельство и не так понятое проявление дружбы. Он выглядит именно так, как Рудбой себя чувствует: ошарашенным и оглушенным, возбужденным и взбудораженным. А еще он выглядит человеком, которому хватит крошечного неосторожного движения, чтобы рухнуть в пропасть с обрыва. И движение это делает сам Фаллен. Лениво, медленно, неспешно он проводит себе по губам, спрятанным под уродливой ухмылкой Джокера пальцами. Теми самыми, с красными следами от помады с его, Ваниных, губ. Красный смешивается с красным, безумие с безобразием. А в голове не остается ни единой связной мысли, кроме напыщенных цитаток про короля и королеву Готема из задротских пабликов.
я не заказчик, но очень очень сильно хотел увидеть именно Харли и Джокера. боюсь представить, какой убийственный градус будет во второй части. автор, вы боженька, вы диавол, вы охуенны.
Новый фильм про "Джокера" - чудовищно стеклянный. Как и этот однострочник про Рудбоя-Харли и Фаллена-Джокера. Варнинги: стекло, психиатрическая больница, СТЕКЛО. Можно считать внефестово и мимо заявки.
читать дальше Ванька всё еще в гриме Джокера. Том самом. Что был в том ебаном клубе... Ваня сглатывает и морщится, будто от боли - его могли бы умыть. Врач, словно угадав его мысли, тихо говорит: — Если его умыть, он беспокоится. Так что…
Помолчав, врач спрашивает у Вани: — Вы уверены? Он вас может и не узнать. Скорее всего - не узнает.
Ваня отмахивается. В пизду все эти россказни врачей. У него самого ЧМТ были — все он помнит. И Ванька его вспомнит. Обязательно. Не может, не имеет права не вспомнить. Он заходит в кабинет, присаживается перед Ванькой на корточки, стараясь встретиться взглядом. — Ну, привет, — говорит он, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Привет, Вань.
Ванька смотрит - не на него, сквозь него — прозрачным стеклянным взглядом. Не видит. Не отвечает. Чуть улыбается. Горько так. Не ему.
Ваня зовет его, сначала тихо, потом кричит. Без толку. Ему хочется биться головой о стену, и пусть его запрут здесь, в соседней палате с поехавшим Фалленом, не страшно. Ничего уже не страшно после той ночи.
Клуб. Хэллоуин. Дикие костюмы. Как его уломал Фаллен на костюм Харли - Ваня сейчас уже не помнит. Да это и не важно. В крови кипел восторг, радость, как пузырьки в шампанском, ебучие бабочки в животе, и так хотелось, чтобы было весело. Ваньке тогда, наверное, тоже, хотелось, чтобы было веселее, он тогда и пронес в клуб пару фейерверков. Он не знал, не мог знать, что начнется пожар, про который потом будут говорить во всех новостях…
И теперь он здесь. Непривычно молчаливый. И Ваня не знает, что делать. Пытается отдышаться в коридоре.
Хотя…
Он снова смотрит в окошко на двери кабинета. Ванька сидит на стуле и смотрит в стену все тем же стеклянным взглядом. — Чем он красится?
— Что?
— Ну, чем-то же он наносит этот ебаный грим?! Дайте мне. Скорее. Ну или любую помаду, блядь, сойдет.
Какая-то из медсестер, опасливо поглядывая на Ваню, приносит косметичку. Ваня, не глядя в зеркальце в пудренице, размалевывается. Ему плевать, что на него смотрят как на психа, и на взгляд врача, вообще на все плевать, кроме безумной надежды, потому что если не эта надежда, он захлебнется в черном отчаянии - один. Пальцами тени на веки, помадой накрасить губы. Размазать ладонью. Как тогда...
— Иван, вы поряд…. — Врач делает шаг к Ване, но тот не глядя бросает “Нахуй иди” - и снова открывает дверь кабинета.
Сердце где-то в горле и хочется кричать. Он прикусывает губу, больно, до крови, и подходит к Ваньке. Опускается перед ним на колени. Откашливается. Улыбается.
— Привет, Джокер.
Ванька смотрит - на него, на него, теперь прямо на него, и на его губах потихоньку расцветает улыбка. Даже не улыбка, а тень. Призрак. Ваня рад и этому.
Котики, спасибо за дорбые слова и почесушки! Несу вторую и заключительную часть)
Исполнение 1 (2.1) Кто-то толкает в бок и сбивчиво извиняется, но Ваня даже не оборачивается. Плевать. Зато до отказывающегося работать мозга наконец-то доходит, что вокруг куча народа. И Фаллен тоже словно просыпается, оглядывается по сторонам, чуть ли не с ненавистью рассматривает зал. Потом поправляет себе волосы привычным жестом, и у Рудбоя руки так и чешутся, настолько хочется растрепать их снова. - Может, свалим? - Свалим? – Ваня опять начинает злиться. – Ну, конечно. Я ведь наряжался и мазался два часа, чтобы через десять минут поехать домой. Иди-ка нахуй. Рудой равворачивается, садится лицом к стойке, подзывает жестом бармена. Тот молча выставляет несколько шотов на одной подставке, наверное, какой-то тематический сет, и Ваня залпом опрокидывает в себя ядрено-зеленую жидкость с легким мятным вкусом и крепким градусом. Хорошо. Краем глаза Рудбой видит, что Фаллен о чем-то договаривается с парнем, сидящим рядом. Видимо, удачно договаривается: тот сваливает. А Фаллен забирает его стул, двигает ближе к Ване, усаживается и тянется за стопкой. - Бесишься, да? – Ваня вздрагивает, как от удара. Снова слишком мало расстояния между ними, снова завораживающий шепот на самое ухо. Хочется и сбежать, и податься ближе. - Бесишься. Он не оборачивается: ощущений достаточно. Фаллен не прикасается толком, но Рудбой чувствует его близость всем телом, чувствует его жар. Отвечать не хочется, но слова сами собой вырываются. - А нет повода? - Я могу загладить свою вину. Ваня все-таки смотрит на Фаллена, не выдерживает. Ждет увидеть его привычные ужимки, за которыми тот вечно прячется, броню из иронии и кривляний. Но ошибается. Фаллен нервничает, даже не пытается притворяться. - А потом ты опять сделаешь вид, что ничего не происходит. Самого не заебало, а? Меня вот – очень. Затея с костюмами и идиотским спором, мол, не сможет Рудбой на серьезных щах посмотреть легендарный баттл с Джокером, оказывается не такой уж и хреновой по итогу. Ваня понимает совершенно отчетливо, что без чертового грима не стал бы он честно говорить, не стал бы давать Фаллену вот такой козырь против себя. Хотя то, что прятаться за маской - удобно и безопасно, - не новость. Не для Рудбоя уж точно. Возможно, это новость для Фаллена. Он на несколько секунд утыкается лицом в ладони, не замечая, что пачкает руки, или просто не придавая этому значение. Когда смотрит на Рудбоя снова, выглядит решительным и еще более чокнутым, хотя, казалось бы, дальше некуда уже. - Заебало. Дрочить на тебя издалека заебало, когда ты вот, рядом, только руку протяни. У Вани чувство, словно его всего, целиком, окунули в кипяток, а потом тут же засунули горсть льда за шиворот. От слов Фаллена, от его уверенного, но какого-то беззащитного тона, внутренности в клубок сворачиваются. Слишком тесно становится в проклятой сетке, в коротких шортах и в своей собственной шкуре – тоже. - Ну так протягивай, кто мешает. – Рудбою нравится, как звучит его голос. Так, будто все под контролем, будто живот не сводит сладкой судорогой, а сердце не колотится в самом горле. – Заглаживай вину, хули. Удивительно, как Фаллен, который даже какую-нибудь невинную рекламу кукурузных хлопьев умудряется извратить, сегодня понимает все буквально. И действует в точности, как Ваня и сказал. Протягивает руку, кладет ее, прохладную, слегка влажную, Рудбою на бедро. Гладит совсем легонько, потом ныряет двумя пальцами под сетку, там и оставляет. Естественно, спокойно, будто так и должно быть. Будто они тысячу раз так делали. Нихуя на самом деле, не было такого. Рудбой инстинктивно разводит бедра шире, мысленно оправдывая себя тем, что так удобнее сидеть будет. Ни хрена подобного: оказывается, что небольшой участок бедра, как раз там, где прижата ладонь Фаллена, это какая-то ебучая эрогенная зона. От почти невинного касания коротит так, что перед глазами темнеет. И вот сейчас Ваня чувствует каждую малейшую ниточку на своем теле, хотя их и так не слишком много. Чувствует, что майка слишком короткая, что шорты тесные, что колготки снова впиваютсятянутдавятжмут, но это, блядь, по каким-то неизвестным причинам приятно. А еще в колготках этих идиотских дырок больше, чем ткани, и они совершенно, абсолютно не защищают Ванину кожу от чужого прикосновения. От того, как это охуенно Наверное, Фаллен именно такого разрешения и ждал: он тут же проскальзывает пальцами чуть глубже, ближе к внутренней стороне бедер, кладет уже всю ладонь. Почти незаметно поглаживает кожу, мягко и очень осторожно. Слишком осторожно на вкус Рудбоя. Хочется больше прикосновений, не таких деликатных и вежливых, не разделенных ничем. Думать уже не получается вовсе, тело действует само, на инстинктах. Ваня сводит ноги, сдвигает их так, что ладонь Фаллена сама поднимается чуть выше. - Блядь. Что же ты делаешь, а? – Фаллен сдавлено смеется, но смех его больше похож на стон. Он придвигается еще, опаляет Ванину шею раскаленным дыханием. И кажется, что вот-вот, и он дотронется языком, губами, да хоть чем-то. Нет. Сохраняет расстояние. – Харли у нас грязная девчонка, да? - Девчонка? – Рудбой тоже смеется. А потом резко поворачивается к Фаллену, хватает его за затылок и слегка тянет за волосы, заставляя встретиться взглядами. Понимает, что пряди перемазаны какой-то липкой, светло-зеленой дрянью. Образ же, ну да. – Хочешь проверить? Ваня сжимает бедра плотней, так, что чувствует теперь костяшки Фаллена. Не той ногой, где ладонь, нет. Другой. Пальцы уже не гладят, почти давят. Фаллен двигает руку еще чуть выше, ближе к кромке шорт, а взгляд у него окончательно плывет. Он мечется глазами по Ваниному лицу, по губам, потом – вниз, куда Рудбой сознательно не смотрит. Боится. Трусит. Знает, что одного взгляда туда, где на зятянутых чертной сеткой бедрах по-хозяйски лежит рука Фаллена, ему будет достаточно, чтобы окончательно сорваться с тормозов. Попытка взять себя в руки – зажмуриться, вдох-выдох-вдох-выдох, счет до десяти и обратно – становится ошибкой. Пока глаза не видят, нервные окончания сходят с ума, а каждое малейшее движение чужих пальцев вышибает воздух из легких. Еще миллиметр и еще, нитки колготок упрямо тянутся, не рвутся, а места под джинсой окончательно перестает хватать. Ваню ломает от желания хоть чего-нибудь, он теряется, растворяется в густой похоти, когда совсем ничего больше не имеет значения. Руками упирается в барную стойку, чтобы хоть какая-то опора. Он даже в своей дикой юности, когда весь организм – сплошной клубок взбесившихся гормонов – не помнит такого. Чтобы похуй на людей рядом и личные загоны. Чтобы вообще плевать на то, что завтра будет. Чтобы только тупое, настойчивое “хочу” по венам. И самое дикое, что Рудбою это все даже нравится. Ему не надо проверять, он знает и так, что сейчас, в этой точке, он не один. Чувствует настойчивое давление чужой ладони между ног, слышит сбитое, слишком громкое дыхание. И шепот, почти агрессивный, но такой, блядь, завораживающий, слышит тоже. - Хочу. Всего хочу. Отдрочить тебе прямо тут. – Фаллен, упрямая сука, давит, гладит, почти царапает. И Ваня сдается – разрешает. Разводит ноги шире. И тут же чувствует наглые касания у самой ширинки. Там, где нужней всего. – Отсосать тебе хочу, веришь? У Рудбоя бедра сводит, а в животе горячо-горячо. Открытые глаза тоже не помогают. Ничего не помогает больше. Ему хочется оказаться где угодно сейчас, чтобы без долбанных шорт и сетки, пережимающей хер, но чтобы с Фалленом рядом. С его рукой, которая уверенно нажимает, гладит, надавливает, так правильно, но так недостаточно. Ваня старается не вслушиваться в слова, но хуево получается. Каждое – раскаленной волной по самоконтролю. Ведь легко представить пальцы в испачканных гримом волосах. Фаллена на коленях, с его, Ваниным, членом во рту. Похуй на опыт и умение, все равно будет пиздец. Если вот от такой нелепой возни крышу рвет, то думать о большем, просто страшно. Фаллен не затыкается. Он выливает на Рудбоя тысячи слов о просранных неделях. О том, как первая совместная ночевка – ничего такого, отдельные одеяла, две подушки, кинг-сайз, на котором заблудиться можно – закончилась стыдливой дрочкой в толчке. О том, как стремно было, да и до сих пор: а вдруг пошлют с этим пидорством куда подальше. А Ваня слушает всю эту херню, про свои якобы длинные ноги, про якобы блядские губы и долго, много и всякого про пальцы в татухах, и готов кончить прямо так. Он окончательно задыхается, еле успевает сдержать срывающийся с губ стон и сводит ноги. Чтобы ладонь Фаллена - еще ближе, жестче. В шортах тесно и почти больно, но так охуенно, на грани с кайфом. Даже если сетка куда-то и впивается, это только добавляет градуса, а не отвлекает от выматывающего возбуждения. Ваня чувствует плетение прямо на головке, на стволе, на яйцах так отчетливо, словно это не тонкие нитки, а раскаленная проволока. -… мотри на себя, Рудбой. Ты же… такой… - Фаллен глотает звуки, слога, слова, но Рудбой почему-то понимает его кристально ясно. – … в рот тебя отыметь хочу. Голос Фаллена отравляет. Запускает фантазию на полную. У Вани даже слюна во рту скапливается, от одной только мысли, блядь. Он ловит свое отражение в зеркальной поверхности за полками с алкоголем. Яркие пятна волос и размазанная по ебалу помада, словно он и так уже с хуем чужим во рту развлекался. Бездумный, обдолбанный взгляд. И Фаллен рядом - картинка из комикса, чокнутый фрик, которому нельзя доверять, выворачивая себя наизнанку. Зато ему можно позволить лапать себя между ног и шептать бессвязную грязную чушь, от которой колени в стороны разъезжаются.
Исполнение 1 (2.2) Рудбой чувствует, что еще пара минут, и все, пиздец, тонкая ниточка связи с реальностью лопнет окончательно. А Фаллен все говоритговоритговорит, затапливает Ваню сомнительными комплементами, исповедуется, а рукой двигает все жестче, настойчивей. Но джинса слишком плотная, угол неудобный, и Рудбою категорически мало. Он ныряет своей ладонью вниз, накрывает ею руку Фаллена, прижимает крепче и еще ближе, вдавливлия молнию в свой стоящий хер. Пытается не толкаться бедрами навстречу, но тело не слушается больше. И вот теперь Фаллен затыкается. Без его горячечного речитатива на Ваню наваливаются все звуки бара, звон стаканов, пьяный смех, музыка, которую сейчас не разобрать. Блядьблядьблядь. Надо отсюда как-то выбираться. - Стой. – Рудбой сам себе не верит. Голос хриплый, язык еле ворочается. - Хватит. Он последний раз толкается бедрами в ладонь Фаллена, а потом с силой убирает ее от себя. Руку не отпускает, нет. Переплетает пальцы с пальцами, держит крепко. Хер Фаллен теперь от него сбежит. Ваня свободной рукой роется в кармане куртки, достает смятые купюры, кидает их прямо на подставку с толком нетронутым сетом шотов. Бармен замечает, хороший бармен, молодец, сразу подходит. Убирает коктейли, деньги прячет, а потом без каких-либо вопросов выкладывает на стойку ключ, двигает его к Рудбою. Не пялится, не ухмыляется гаденько, не комментирует. Молча отходит, подхватывает шейкер и возвращается к другим посетителям. Охуенный бармен, правда. Ключ забирает Фаллен. Он хватает его так быстро, словно боится, что Ваня сейчас сольется и передумает. Хотя из них двоих не его это грешки, не его. Наверное, сейчас самое время для ехидной фразочки на этот счет, но возбуждение такое тяжелое и выматывающее, что даже языком шевелить лень. А еще Фаллен покрепче сжимает руку, мягко поглаживает костяшки, так что не по адресу сейчас эти претензии будут, совершенно. Протискиваться через толпу вот так, вдвоем, неудобно. Народ бухой и по большей степени уже невменяемый, и это даже хорошо: до парочки ряженых под комиксы придурков никому и дела нет. Через узкий коридор, налево, вторая дверь с криво приклеенной бумажкой “Гримерная”. На кой черт она в баре, где даже сцены нет для выступлений, Ваня не знает, но это его сейчас волнует в последнюю очередь. Фаллен дергает ручку двери, потом вспоминает про ключ, чертыхается. Единственная свободная рука не слушается, ключ не попадает в замок, пальцы ходуном ходят. А Рудбой вдруг успокаивается. Наверное, из-за этого откровенного волнения Фаллена, из-за его эмоций, которые такие неприкрытые и вкусные, что хоть ложкой жри. А еще они правильные и очень, очень долгожданные. Ваня отпускает ладонь Фаллена и молча отбирает у него ключ, вставляет с первой попытки, проворачивает против часовой, нажимает на ручку. Оглядывается по сторонам зачем-то, хотя так откровенно похуй уже, видит их кто-то сейчас или нет. В коридоре темно и пусто, шум из зала доносит приглушенно и невнятно. А у Рудбоя от предвкушения желудок сводит. Фаллен неловко топчется в дверях, а потом кивает, улыбается, типа только после дам. Джентльмен, блядь. Ване хочется дать ему наконец-то по роже уже за всю нервотрепку, но… другого хочется намного сильнее. Приходится напоминать себе дышать. Вдох на один шаг, выдох на следующий, снова вдох. Больше не успевает ничего: тихо хлопает дверь - и сразу же чужое раскаленное тепло рядом. Фаллен шарит по всему телу, задирает на Рудбое куртку, хватает за берда, толкает куда-то к стене. Света в комнате мало или это у Вани просто в глазах темнеет? Похуй. Он почему-то послушно прижимается лопатками к стене, подставляется под жадные бесцеремонные прикосновения и даже пальцем шевельнуть не в состоянии, чтобы коснуться в ответ. У Фаллена с треском горят предохранители, он снова пиздит без остановки, нахваливает Рудбоя и его ногиплечиживот, снова по кругу о губахпальцах, блядь. И Ваня почему-то не ржет, а стонет, течет от этого всего, как телка, всхлипывает громко, на всю комнатку, и слова не может выдавить из себя в ответ. Поэтому вслепую тянется губами, находит, впивается, захлебывается поцелуем. На вкус отвратительно: мел, бухло, отдушка помады, но это внезапно самый пиздатый поцелуй в Ваниной жизни. Фаллен наваливается сверху, хоть и роста в нем меньше, но сейчас это вообще не чувствуется, он прижимается грудью, животом, коленями. Пахом. В котором отчетливо твердо, горячо, так же, как у самого Вани. Это, наверное, должно хоть немного отрезвить: чужой стоящий хер, пусть и через несколько слоев одежды, - но ничего подобного. Страшно до одури, дико, непривычно, но охуенно, да. Рудбой вдруг находит в себе силы, пытается трогать Фаллена в ответ, тянет тяжелый пиджак с его плеч, дергает за волосы, с силой проводит по бедрам. Все эти тряпки сейчас такие лишние и ненужные, но почему-то даже мысли не возникает раздеться нормально, полностью, переместиться на диванчик, который тут точно есть, Ваня помнит. Просто оторваться друг от друга не получается. Курточка, милая атласная чужая курточка, летит куда-то на пол, и Рудбой как-то лениво думает, что вернуть ее владелице уже не выйдет, придется бабками отдавать. Зато губы Фаллена теперь везде. На шее, подбородке, ключицах, голых уже плечах. Он резко дергает Ванину многострадальную майку, и та послушно трещит, рвется на жалкие тряпочки. И это, сука, почему-то пиздец, как горячо, пиздец, как заводит. Рудбою на доли секунд кажется, что не осталось больше тут Фаллена, шумного, чудного, но безобидного. Только Джокер, берущий свое и не спрашивающий разрешения, рвущий шмотки в клочья и оставляющий горящие следы на коже. Мысль не пугает, нет. Потому что Ваня и в себе себя больше не видит, не узнает. Еще пару часов назад, он и подумать не мог, что ему мозги напрочь отшибет от такого Фаллена, от чужих наглых рук, от льющейся из чужого рта пошлятины, которую можно только поцелуем остановить. Вечер сюрпризов, блядь. Когда Фаллен отстраняется, Рудбой тянется за ним. Но горячая ладонь на животе в каких-то миллиметрах от пояса колготок его останавливает. Хочется орать, спрашивать, какого хуя, куда собрался, но Ваня не успевает произнести ни звука. Потому что Фаллен – вот теперь точно Фаллен, никаких суперзлодеев больше – опускается на колени. Он смотрит снизу вверх, но с таким привычным ехидным, капельку высокомерным выражением, что вопросов, кто тут сейчас главный, даже не возникает. И Рудбой смиряется, принимает правила игры. Ведь Фаллен так и держит ладонь у него на животе, мягко надавливая и оглаживая пальцами контуры тату. А второй рукой проводит Ване по левой ноге, от самого верха ботинок до кромки шорт. Он перебирает сетку, словно гитарные струны, дразнит. - Я говорил, что у тебя охуенные ноги? – Фаллен, сука, все еще в состоянии улыбаться. – Носи такое почаще, очень тебе идет. Рудбой честно собирается ответить, даже рот уже открывает, чтобы сообщить, куда можно с таким ценным мнением идти. Но давится воздухом, не успев ни звука произнести: Фаллен на короткое мгновение прижимает ладонь к голой коже над его правым коленом, там, где сетка порвана. А в следующую секунду касается уже губами, языком. Он мокро вылизывает кожу, задевает края дыры на колготках. Потом рвет дальше, прямо так, зубами. И снова – влажный поцелуй в бедро, от которого колотит, как от электрического разряда. В какой-то момент Фаллен уже не столько вылизывает, сколько кусает. Поднимается губамиязыкомзубами выше, переходит на внутреннюю сторону бедер, принимается за правую ногу, повторяет свой странный ритуал. Он пальцами продолжает рвать сетку в каком-то совсем хаотичном порядке, и почему-то с каждым новым треском ниток у Рудбоя все меньше терпения остается. - Не там рвешь. – Откуда только силы на внятные слова? Ваня не знает. Он легонько дергает Фаллена за волосы, заставляя поднять голову. - Что? Почему? Вместо ответа Рудбой просто поддевает пальцем пуговицу на шортах, не расстегивает, нет, только легонько дергает. Она металлическая, отзывается на каждое движение тихим “дзынь”. И Ване этот звук кажется идеальным саундтреком для момента, когда вся мнимая сдержанность Фаллена бьется в дребезги. Красиво. Так же красиво, как по бедрам Рудбоя – смазанные пятна от грима и прорехи в черной сетке. Они как карта чужих бесстыдных прикосновений, показывают места, где Фаллен касался губами, дотрагивался щекой или пальцами. Ване кажется, что эта картина вместе с тихим “дзынь” навсегда впечатались в память, больше не вытравить. У Фаллена совершенно безумные глаза становятся. Он смотрит на Рудбоя оценивающим долгим взглядом и только потом ведет свою ладонь по животу вниз, до чертовой пуговицы. Щелкает по ней пальцами, улыбается в ответ на звон. Не расстегивает, сука, дразнит. Накрывает Ванин хер всей ладонью, надавливает, гладит через джинсу, и только потом – всхлип молнии, звон пуговицы. Шорты узкие, но Фаллен справляется отлично. Он облизывается, скалится, кусает себя за губы, смотрит неотрывно за тем, как оголяется пах Рудбоя. Там, конечно, еще ебаные колготки, не обнаженная кожа, но ничего они не скрывают, просто ничего. Ваня и сам пялится, разглядывает себя, будто впервые. Ему и стремно до горящих щек, и сладко до дрожи. - А я все гадал, какие трусики на тебе, что их не видно. – Фаллен шорты до конца не стягивает, оставляет их болтаться на щиколотках, и Рудбой чувствует себя стреноженным. Теперь и шага толком не ступить. – Удивил. Весь вечер удивляешь. - Ты закончишь сегодня пиздеть, нет? – Вот теперь голос у Вани такой, что все эмоции наружу. Слышно и нетерпение, и легкая злость, и много всего, чему названия даже не дать. Но Фаллен понимает и так: улыбается настолько широко, что нарисованный оскал чуть ли не до висков доходит.
В Рудбое что-то ломается. В ту секунду, когда Фаллен медленно проводит по его стволу языком. Когда он пальцами поддевает сетку как раз у головки и уверенно делает очередную дыру на колготках. Когда оставляет светлые липкие следы от грима по всему Ваниному паху. Это самая ебанутая вещь, которая происходила с Рудбоем за всю его жизнь – а ему есть, с чем сравнивать, правда. Но не с Фалленом ему тягаться по ходу. У того или крышу снесло напрочь, или ее никогда и не было. Ваня стонет уже, не пытается сдерживаться. У него стоит так, что больно, яйца, освобожденные наконец-то от блядской сеточки, просто гудят. И хочется уже сделать хоть что-то, подрочить, заправить Фаллену в рот, - похуй что уже. Но пока он получает только невесомые прикосновения языка, раскаленное дыхание, наглые пальцы, которые просто… везде. В какую-то секунду Рудбой уже почти ждет, что Фаллен сейчас скользнет дальше, за яйца. Что и там тонкие нитки рванет. Что выебет пальцами только так, а Ваня и слова против не скажет, не сможет просто. Но нет. Это же Фаллен. Он не делает того, чего от него ждут. Дрочит себе в такт с поцелуями по бедрам, но в жопу к Рудбою не лезет. Наверное, потом надо будет ему за это сказать спасибо. Потом. Но не сейчас, потому что Ваня нихуя не чувствует себя благодарным. Рудбой не может больше терпеть, совсем. Он снова – который уже раз за вечер – тянет Фаллена за волосы. Старается не больно, а ласково, нежно. Можно сказать прямо, можно намекнуть, можно просто – хуем по губам. Так просто все. Фаллен вряд ли начнет ломаться, сам уже с катушек слетел. И Ваня почти решается. Но в последний момент передумывает почему-то. Он не говорит, шепчет тихо “встань”, а Фаллен слушается. Только оставляет целомудренный поцелуй у Рудбоя в паху, слегка задев головку губами. Виновато то самое отражение и размазанная помада. Виноват Фаллен, который понял все еще до того, как до Вани самого дошло, что именно он собирается делать. Но, если честно, поебать сейчас на правых и виноватых и причинно-следственные связи. Фаллен легко поднимается, так и не спрятав хер обратно в брюки, притягивает Рудбоя к себе. Долго-долго целует, обстоятельно вылизывает губы, языком толкается. Он и не пытается что-то сказать, спросить, переубедить. Сам меняется с Ваней местами, прижимается спиной к стене и терпеливо ждет. Еще бы, блядь. Рудбой думает скинуть шорты совсем, чтобы не мешали, но передумывает. Вряд ли ему придется много двигаться, да ведь? Или..? Да в пизду это все. Он подтягивает шорты чуть выше, просто чтобы не давили и не мешались, и потом… Ну да, опускается перед Фаллен на колени. Почти готов к новому потоку сознания про рабочий рот или что-то еще, такое же вульгарное и бессмысленно, но опять ошибается. Фаллен безостановочно шепчет “ваняваняваня”, протягивает руку и нежно гладит за ушами, переходит на затылок ласковым движением. Потом – под подбородок, щекотно, но чертовски приятно. И эта обезоруживающая неприкрытая нежность окончательно отметает последние сомнения. Ваня стягивает с Фаллена брюки и белье, задирает футболку повыше, чтобы не мешалась. И, не давая себе передумать, просто проводит языком. По всей длине, от самых яиц до головки. Пытается разобраться в своих ощущениях, но слышит стон Фаллена. Поднимает на него взгляд и тут же захлебывается в чужих, таких откровенных эмоциях. Ваня зачем-то кивает, и Фаллен опять понимает его без слов: обхватывает свой член ладонью, придерживает. Чтобы Рудбою было удобнее ему сосать. Действительно, настоящий джентльмен, блядь. Получается не сразу. Вана сначала давится, наверное, и зубами задевает пару раз, но втягивается как-то уж удивительно быстро. Не чувствует ничего и близко похожего на брезгливость или отвращение, только волну желания, с каждой секундой захлестывающей все сильней. Колени уже ноют, губы саднят, во рту не хватает слюны. Но Фаллен стонет почти без остановки, гладит по щекам, вискам, горлу. Смотрит, не отрываясь, восхищенно и заворожено. И это все, сука, окупает, оказывается. - Подрочи себе. – Фаллен не приказывает, просит. Уговаривает. Отсосать не просил, а позаботиться о себе – да. Пиздец какой-то. Но Ваня и не собирается спорить или отказываться. Проводит сразу резко, набирает темп. Яйца оттягивает, быстро сплевывает себе в ладонь, чтоб не так сухо. Он задевает кончиками пальцев сетку, но и херу, и мошонке ничего больше не мешает, Фаллен отлично постарался. Ощущений слишком много, но их все равно недостаточно. Рудбой и не пытается сдерживать стоны, когда резко, одним движением, насаживается ртом. Звук выходит грязным и однозначным, но таким правильным, что хочется слышать его снова и снова. Вот так, отвлекаясь на собственное удовольствие, получается и вкус распробовать, и оценить, как приятно чувствовать тяжесть на языке. Попытаться насадиться еще глубже – и закашляться, конечно. Попробовать еще раз и еще. Поймать ритм с собственной рукой в паху. Подстроить дыхание. Поднять на Фаллена глаза, которые слезятся и от краски на веках, и от хуя в глотке. И дальше, не отрываясь. Вот так. Глаза в глаза. Фаллена колотит, он что-то шепчет, крепко сжимает в пальцах волосы Рудбоя, всхлипывает и почти рычит. А Ваня чувствует, как сам срывается, как готов рассыпаться на осколки, самой малости не хватает. И зачем-то отстраняется немного, так, что головка, бархатистая, солоноватая, оказывается прямо на губах. Высовывает язык, коротко и часто касается, даже не облизывая толком. В возбужденном мозгу мелькают сотни всяких картинок из порнухи или прошлой жизни, где сам Рудбой еще хуи никому не сосал, но ни одна из них даже близко не передает вот такие, личные, ощущения. Когда Фаллен громко вскрикивает и пытается хоть чуть-чуть отодвинуться, Ваня ему не позволяет. Удерживает свободной рукой за бедра. Коротко мотает головой. Ждет. И Фаллен, пораженный, откровенный, как никогда до этого, проводит себе по члену один раз, другой, почти гладит им Рудбоя по языку. И самая первая, горячая, почти раскаленная, капля в уголке губ швыряет и самого Ваню за грань. Он чувствует влагу на щеках, ресницах, понимает, что во рту солоно. Но так похуй, правда. Собственный кайф убивает, взрывает убийственным фейерверком, уничтожает под ноль все, что было прежде. Рудбоя почти вырубает, отключает от реальности. Фаллен буквально падает рядом, что-то говорит, но Ваня ни словечка не разбирает. Он пытается отдышаться и собраться с мыслями. Выходит не очень. Чувствует, как Фаллен гладит его по лицу, особенно там, где влажно, чувствует, как касается короткими поцелуями везде, куда дотягивается. - Пиздец. – Рудбоя подводит голос. Словно ворона каркает или вилкой по металлу водят. Отвратительный звук. - Это ты… - Фаллен вдруг тихо смеется, утыкается Ване лбом в плечо, на котором все еще болтаются остатки майки. – Это ты пиздец, Рудбой. Как у вас там в нетленке поется, а? Снова появляется желание прописать Фаллену пару раз по лицу, и Ваня приходит к выводу, что это, очевидно, хороший знак. Значит, жить будет. Но так Рудбой думает только до того момента, пока Фаллен не лезет целоваться. Ваня пытается увернуться, напомнить, что у него вроде как сперма по ебалу размазана, не говоря о пудре и прочей дряни, но, похоже, волнует это только его. Без горячки возбуждения целоваться с Фалленом… странно. На удивление удобно, приятно. Сладко. - Если собираешь свалить, то сейчас самое время. – Рудбой не знает, зачем это говорит, правда. – Потом я перекурю и приду в себя, съехать уже не получится. - Не собираюсь. – Фаллен улыбается. Жмется, гладит Ваню по ногам, лапает опять, по-собственнически, уверенно. – Собираюсь загуглить какую-нибудь самую тупую и сопливую цитатку про Джокера и Харли Квин и запостить ее в твиттер. - Даже не сомневаюсь. - Нам теперь точно надо сходить на “Джокера” в кино. - Там нет Харли. - Тогда нахуй его. Нахуй Джокера. Заебал. Знаешь, вообще он слишком переоценен, не думаешь?... Рудбой пожимает плечами. Фаллена приятно слушать, когда он что-то так страстно рассказывает, про советское кино или пиратов, похуй про что. Но Ване уже слишком прохладно, колени гудят, лицо чешется. Как-то не до кино вообще и не до Кощеев. Хочется домой. И в душ, желательно в компании, потому что пускать перепачканные светло-зеленой гадостью волосы на свои подушки он не собирается. Он встает, поправляет шорты, хотя где-то тут должны лежать его нормальные шмотки, разглядывает несчастные колготки, от которых только дыры и остались. Фаллен затыкается на полуслове, вытирает лицо подобранным пиджаком и как-то робко чмокает Рудбоя в коленку. Потом встает и накидывает на Ванины плечи этот самый пиджак, измятый, перепачканный всем, чем можно. Но отказываться почему-то не хочется. Так что Рудбой просто улыбается себе под нос, подбирает с пола курточку Харли, похожую сейчас на тряпку. Отряхивает больше для вида – ее уже не спасти, только в помойку. Он повторяет жест, набрасывает куртку на Фаллена. Тот послушно подставляется, а потом вдруг прижимается всем телом, обнимает крепко-крепко. Выдыхает, устало и с таким неприкрытым облегчением, что у Рудбоя в груди становится тесно. Он ловит их общее отражение в зеркале, а потом прикрывает глаза. Кажется, безобразно-бесстыдные маски больше не нужны. Кажется, теперь они с Фалленом справятся без них.
автор, ты что наделал? кто же такое пожарище-пепелище утром выкладывает?!?! как работать-то теперь, дела какие-то дневные делать? АААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА! просто я в пепел, в слюни, в мясо! Какая Жара, божечки!
АААААААААААААААААААААААААААААААААААААА! БЛЯ, ПИЗДЕЦ СУКА ПИЗДЕЦ Я ГОРЮЮЮЮЮЮ! Я ПРОЧИТАЛ ТОЛЬКО ПОЛОВИНУ ИСПОЛНЕНИЯ, И НЕ МОГУ ДАЛЬШЕ, ААААААААА! МНЕ ПОДЫШАТЬ БЫ! СУКА КАК ГОРЯЧООООООООО!
Бляяя... Сгорел, нахуй. Сжёг стул и квартиру. Даже слов внятных не найти, хочется сидеть без трусов и визжать, или побегать по потолку, а ведь я ещё и на работе, аа) Автор, миленький, спасибо, что додал таких Вань, они офигенны! И ты тоже
Исп 1(1.1/2)
БО-ЖЕ МОЙ
КАКАЯ НЕВЫНОСИМАЯ ЖАРА
я не заказчик, но очень очень сильно хотел увидеть именно Харли и Джокера. боюсь представить, какой убийственный градус будет во второй части.
автор, вы боженька, вы диавол, вы охуенны.
Спасиииииииииибо автор!
Спасибо что в ебаном неудобном костюме Иван Рудбой
Ждём ждём жаришку, вдохновения тебе на продолжение!
Самый дотошный преданный читатель
Как и этот однострочник про Рудбоя-Харли и Фаллена-Джокера.
Варнинги: стекло, психиатрическая больница, СТЕКЛО.
Можно считать внефестово и мимо заявки.
читать дальше
охуенно
Спасибо! Фильм тоже перебал!
Все равно верю, что Ваня вытащит своего Ваню обратноне з.
Несу вторую и заключительную часть)
Исполнение 1 (2.1)
Автор, надеюсь, это не последняя твоя выполненная заявка - охуенно пишешь, просто с ума сойти как охуенно!
волнуюсь теперь за анона!!!
Автор, прости, но читать сейчас я это не буду, до вечера дотерплю
кроме спойлера
Все исполнения в процессе вычитки, чуть позже будут на фб